Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем - Страница 83

— Ты мне скажи, Прокопий Петрович, почему мы оказачим здесь только нукутских и аларских бурят, а не всех тех еще, кто за Ангарой живет?

— А потому Петр Федорович, что от сплошного оказачивания всех инородцев одно худо будет. Это, как лекарство — принять стакан отвара, что доктор прописал во благо, а если зараз единый ведро выпить?

— Копыта в сторону откинешь! — засмеялся есаул.

— Так и тут. У нас здесь одна Головинская станица, а полк формировать нужно. В отделе еще нижнеудинские и куйтунские казаки состоят, крестьян из казаков много. Если всех вместе сосчитать, и семи тысяч не наберется. Бурят больше двадцати тысяч, крестьян пятнадцать. Лет десять придется к единому знаменателю подводить, пока настоящими казаками не станут. Подселим к ним, конечно, всех илимских, киренских и верхоленских станичников, но то ж капля в море — их едва полтысячи наберется. Из других войск прибывших селить будем — два десятка семей оренбуржцев уже определили. А за Ангарой казаков единицы живут — всех отселим сюда. Незачем им там мыкаться. А бурят заангарских чуть ли не полста тысяч — пусть они своим законом живут и полк уланский выставляют.

— А крестьяне тамошние? — Коршунов удивленно выгнул бровь.

— А зачем они нам нужны? — безмятежно отозвался атаман. — Оказачить их невозможно, станиц наших там нет. Один вред голимый будет — они нам всех пластунов разложат. А с этих селян польза — переварятся вместе с казаками, тот еще «паштет» будет.

Оглоблин дожевал шаньгу и принялся за заливное. Жевал молча, потом вытер рот и заговорил снова.

— Ты еще вот что учти — нам к лету два полка выставить нужно, а это восемь сотен, и батальон в три сотни, да гвардейскую сотню, в которую всех природных станичников определим. Ну, может, крестьян из казаков добавим. Что останется? Самая малость — только урядниками да вахмистрами ставить, и еще к уланам. Так-то! Кус слишком большой, не по нашему рту всех бурят казаками сделать. А вот треть можно — и государству польза будет великая. Инородцев станет меньше, а казаков, опоры державы, больше. Вон оно как, есаул. И ешь давай, дневать вряд ли придется, впрок наедайся.

Красноярск

— Вы хотели знать, государь, вот я и рассказал. Ничего хорошего, как вы поняли, Россию не ждет, — Ермаков решительно потушил папиросу о пустую тарелку, так как пепельница была забита окурками под завязку. На протяжении почти часового рассказа все четверо дымили, как маневровые паровозы, не переставая.

Да и настроение было соответствующее — Михаил Александрович прямо почернел лицом, желваки перекатывались под кожей. Фомин, наоборот, демонстрировал нарочитое спокойствие. Вот только пальцы стали дрожать с дымящейся папиросой, когда узнал, что сможет сотворить атомная бомба. А когда монолог Ермакова затронул «процветание» новой «демократической» России, генерал стал тихо шевелить губами, изрекая непарламентские выражения. А вот с лица Шмайсера не сходила странная улыбка — пальцы его рук постоянно сгибались и разжимались, будто немец кого-то несколько раз придушил самым вульгарным образом. Не нужно быть пророком, чтобы понять очевидное — правителям России, и коммунистам, и демократам пришлось бы в этих лапах очень худо…

— У меня к вам просьба, Константин Иванович, даже две.

— Я сделаю все, что вы скажете, государь…

— Мики, называйте меня в нашем тесном кругу так. И на «ты», делить нам нечего, а вот сделать можем многое. Главное, от этого кошмара державу уберечь. И мы должны спасти Россию, господа, — Михаил Александрович обвел тяжелым взглядом друзей-собеседников и тяжело вздохнул.

— Надо их всех перестрелять, пока они без опаски ходят. Я тут списочек набросал давно, готов хоть сейчас приступить к ликвидации, — Шмайсер деловито улыбнулся и расстегнул карман френча.

— Не торопись, Андрей. Шлепнуть — это самое простое. Их надо переиграть, да так, чтобы в будущем ничего подобного не свершилось, — Фомин посмотрел на Ермакова и задумчиво проговорил:

— А ведь мы с тобой коллеги, оба академию Фрунзе закончили. Только я на полвека раньше. Перед финской. Слушай, ты все рассказал, но мне интересно, какая у тебя «вывеска»?

— Ты имеешь в виду «железки»? — Ермаков усмехнулся. — Не так и много. Две «Звездочки», медалей горсть, одна «БЗ». И все, больше при коммунистах я не получал.

— А при «демократах»? — поинтересовался Михаил Александрович.

— «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени с мечами, орден «Мужества», ну и медалюшки.

— А статус какой? Названия мало о чем говорят.

— «Заслуги» содран целиком со святого Владимира, даже девиз на звезде точь-в-точь. Крест тоже красный, только в центре двуглавый орел. А вот орденская лента алая, Александровская. «Мужество» сделано ополченческим крестом на колодке, лента Анненская, только цвет темно-красный.

— «Клюква» на новый манер?

— Нет. Анну четвертой, насколько я помню, цепляют на оружие, чисто боевая награда. А этот орден скорее Анна третьей степени с мечами. Так ближе. Хотя и штатским дают, и милиции.

— Тогда без мечей положено. Ну да ладно. «За Сибирь» здесь получил, вижу. «Вывеска» у тебя изрядная, знатнее моей будет.

— А подробнее нельзя? А то я раскрылся, настала и ваша очередь.

— Можно и поподробнее, только коньяку выпьем, — Фомин взял бутылку и скромно плеснул на два пальца по бокалам. Пили немного, для расслабления, а не забвения. Искали истину, но не ту, которая в вине находится.

— В той жизни мне генерал Каппель «Егория» дал, адмирал Колчак уже третью степень пожаловал. На Тоболе от своих отстал, ранен был. И к красным угодил, пришлось служить. За войну с поляками «Знамя» получил из рук Тухачевского, «Звездочку» от Блюхера за КВЖД. Вторую от Ворошилова за финскую. И подполковника, на танковый полк поставили. Вот так и служил под чужой личиной, а они всю мою родню в лагерную пыль стерли, — Фомин скрипнул зубами от ненависти, хотя до пережитых им времен было еще далеко, да и состояться эти времена окаянные не могли. Хотя кто знает?!