Сейчас Сибирское правительство нанесло добивающий удар, суть которого Семенов прекрасно понимал, еще бы! Оставлять самодеятельного атамана в Забайкалье для Иркутска было чревато, как прошлой весной для Омска. Но тогда Григория Михайловича поддержали японцы, а сейчас они же его и сдали. Мысль о сопротивлении, об игнорировании указа мелькнула на мгновение, но атаман ее отринул — ни к чему хорошему это привести не могло. Оставалось надеяться, что военный министр более взвешенно оценит его заслуги, чем правительство.
В доставленном час назад пакете, который вручил ему лично прибывший из Иркутска фельдъегерь, Вологодский написал сплошные любезности, сделав от имени правительства массу комплиментов. Самое главное было в конце — для сосредоточения всех военных функций в одних руках пост походного атамана упразднялся, а обязанности по этой должности возлагались на генерал-адъютанта Арчегова. В помощь военному министру формировалось управление по казачьим войскам. Вот и все, последний удар молотком по гвоздю, понятно, в какую крышку!
В конце письма Вологодский подсластил пилюлю, предложив Григорию Михайловичу прибыть в Иркутск для получения высокой правительственной награды — ордена «За освобождение Сибири» первой степени. И дописал, что военный министр высоко ценит его заслуги и даст атаману достойное назначение в рядах Сибирской армии.
— Кто бы сомневался, — пробормотал Семенов. Вызов в Иркутск походил на ловушку, но не ехать было нельзя, чревато последствиями. Сослаться на болезнь можно, но что дадут эти две недели, пусть даже месяц?!
Григорий Михайлович бросил взгляд на второй пакет, оставленный на десерт. От военного министра он ожидал только пакостей, а потому не хотел сразу портить себе настроение, выбрав для начала депешу Вологодского. Но делать было нечего, и атаман, чувствуя в груди свинцовую тяжесть, взял нож, и взрезал толстую бумагу. Достал листок, исписанный знакомыми арчеговскими «кренделями», положил перед собой на стол и стал внимательно читать послание, выпучивая от удивления глаза.
— Ах ты, бестия! Ты что же — мысли читать умеешь?!!!
От изумления у Григория Михайловича в груди дыхание сперло, и атаман добрую минуту приходил в себя. Затем перечитал письмо еще раз, поднялся с кресла, подошел к шкафчику и налил себе третий за этот день стакан водки. Зелье его почему-то не опьяняло, не действовало привычно, но давало небольшую разрядку.
С первых же строчек своего письма Арчегов взял быка за рога, и если откинуть словесную шелуху, то военный министр прямо указал, что пока он, атаман Семенов, находится у власти в Забайкалье, то умиротворение региона чревато разными сложностями. Хотя сам Григорий Михайлович, как человек простой натуры, широкого недовольства населения не вызывает. Эту песенку с перепевами атаман слышал не раз, в той же Чите на каждом углу судачили — «Семенов-то хорош, зато семеновщина невыносима».
Посему военный министр весьма благодарен ему за проделанную работу, восхищается и т. д., но пришел к мнению, что атаману нужен другой, более значимый фронт деятельности, где его дарования проявятся в полной мере. Это как понимать прикажете — утонченное издевательство или откровенное хамство? Ну и кто он после этого?!
На место военного губернатора Забайкалья назначен бывший главковерх генерал-майор Сахаров, уже лишившийся одной звездочки с погон. Его кандидатура атамана полностью устроила — тот пользовался репутацией ярого монархиста, был умен, но полководческими дарованиями не блистал. Хотя в Забайкалье они не требовались — война с партизанами носила больше политический характер. Но тут другое интересно — Арчегов интриган еще тот, кому хочешь фору даст. Ибо над Сахаровым поставлен командующим округом генерал Дитерихс, которого в свое время сместили с поста главнокомандующего по настоянию первого, который тут же и уселся на освободившееся место. Правда, ненадолго…
Ну а самому Григорию Михайловичу предлагается следующее — и Семенов прочитал свой собственный план, давно вынашиваемый в голове. Такого просто не могло быть, ибо атаман был отнюдь не болтлив и легковерен, иначе бы не захватил Забайкалье в позапрошлом году и тем паче не излагал свои затаенные мысли. У него тут же возникло стойкое ощущение, что Арчегов, корябая строчки, хихикал над собственным письмом.
Конно-азиатская дивизия барона Унгерна должна будет в июне вторгнуться в Монголию и выбить оттуда китайцев. Тем самым соседям указывалось, что нарушать предшествующие соглашения с Россией нельзя. Но в то же время не показать прямое участие русских частей в ургинском походе. А потому дивизию Унгерна переименовать в Монгольскую, снять сибирскую и российскую атрибутику — кокарды и погоны, а офицерам подать рапорта об исключении из службы. Но военный министр дальнейшего хода им не даст, так как они будут числиться в особом делопроизводстве при канцелярии.
Тем самым, в случае ярых протестов китайской стороны, которую могут поддержать дипломаты Антанты, сибирское правительство будет иметь возможность указать, что обвинения звучат не по адресу, все это дело самих монголов. А если русские служат ургинскому правительству, то даже премьер-министр Вологодский не сможет им этого запретить. Тем более что во Франции есть «Иностранный легион», а в Сибири «Маньчжурские» батальоны. Так что претензии не по адресу…
Григорий Михайлович на минуту возгордился собой — это ведь он первый придумал этот план, и если военный министр, умный и ушлый, предлагает почти такой же вариант, то, значит, не такой он сам и дурак, как окрестил себя днем. Но тут же насторожился, вчитываясь в письмо. Арчегов хоть и предлагал атаману организовать эту экспедицию и даже возглавить ее, но между строчек сквозило неприкрытое ехидство: «Ты будешь большим дураком, если согласишься. В Монголии вам с Унгерном вдвоем будет тесно, а что бывает с двумя скорпионами, которых помещают в одну банку?»